Автор: Убайдулло Хужабеков, волонтер ИПМИ Недавние протестные выступления в Лос-Анджелесе, спровоцированные ужесточением иммиграционной политики администрации Д. Трампа, вызвали широкий общественный резонанс как внутри США, так и за их пределами. Особенно активно данная ситуация обсуждается в китайском медиапространстве, что обусловлено как внутриполитическими, так и геополитическими факторами. В настоящем материале рассматривается интерпретация событий китайскими СМИ, экспертным сообществом и пользователями цифровых платформ, а также анализируются политические нарративы, формирующиеся в контексте американо-китайских отношений.   Массовые протесты в Лос-Анджелесе, получившие в прессе обозначение как «лос-анджелесские бунты», стали реакцией на активизацию деятельности иммиграционной и таможенной полиции США (ICE), направленной против нелегальных мигрантов. Применение федеральных сил, включая Национальную гвардию и подразделения морской пехоты, вызвало критику как со стороны американского общества, так и за рубежом, став предметом споров о нарушении принципов гражданского управления и федерального законодательства (в частности, закона Posse Comitatus).   Губернатор Калифорнии Гэвин Ньюсом охарактеризовал происходящее как «угрозу демократическому устройству» и предостерёг от возможной трансформации США в авторитарное государство. На этом фоне в политическом дискурсе усилились подозрения о внешнем влиянии на протестные движения. Республиканские конгрессмены заявили о возможных связях протестующих с организациями, аффилированными с Коммунистической партией Китая (КПК). Особое внимание уделяется фигуре Невилла Роя Сингхэма, американского предпринимателя, связанного, по утверждению ряда источников, с финансовой поддержкой левых движений в США, включая Партию за социализм и освобождение (PSL).   В китайском информационном пространстве события в Лос-Анджелесе вызвали широкий общественный интерес. Цифровые платформы WeChat и Little Red Book стали площадками для ироничных комментариев, среди которых особо популярным стало выражение «прекрасное зрелище». Таким образом, часть китайского общества воспринимает происходящее в США как «обратный эффект» американской внешнеполитической риторики.   Государственные издания, включая Global Times и China Daily, интерпретируют протесты как отражение системного кризиса американской модели управления. В редакционных статьях подчёркивается двойственность подходов США к протестным движениям: если за рубежом они поддерживаются как проявление демократических свобод, то на собственной территории встречают жесткое подавление.   При этом, значительная часть китайских пользователей и комментаторов занимает выжидательную или нейтральную позицию, предпочитая роль наблюдателя. Один из популярных комментариев на платформе WeChat, процитированный изданием The Monitor, гласит: «Как китайцы, мы не должны занимать какую-либо сторону в происходящем в Америке. Мы можем просто быть наблюдателями и смотреть, как разворачивается это американское живописное зрелище - этого вполне достаточно».   В контексте анализа китайского восприятия, события в Лос-Анджелесе рассматриваются не только как локальный кризис, но как проявление более глубоких системных сбоев в управлении крупнейшим западным государством. Китайские аналитики указывают на то, что президент Д.Трамп может использовать ситуацию для мобилизации электората и расширения президентских прерогатив. Но международное внимание к применению силы против мирных протестующих, а также к правовым аспектам этого вмешательства, может повлиять на внешнеполитический имидж США как «оплота демократии».   Пекин официально воздерживается от оценки событий, однако активно отслеживает развитие ситуации. События в Лос-Анджелесе служат иллюстрацией уязвимости демократических институтов в условиях внутренних противоречий и, по мнению китайских комментаторов, могут послужить уроком о необходимости фокусироваться на внутреннем управлении, а не на внешнеполитической интервенции.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Военные удары Израиля и Ирана по друг другу всплеснули риски перекрытия Ормузского пролива, вызвав опасения блокировки международных торгово-транзитных коридоров и портов пролива. Такой возможный сценарий рассматривается властями Ирана из-за «угрозы национальной безопасности», заявил 14 июня член комитета иранского парламента по национальной безопасности и внешней политике Эсмаил Косари.   Геостратегическое значение Ормузского пролива для мировой торговли нефтью и сжиженного природного газа (СПГ) связано с тем, что, по разным оценкам, через пролив проходит около 15–20% мировой нефти, конденсата и нефтепродуктов и более 30% сжиженного природного газа. 82% объемов перевозимой по проливу нефти приходится на страны Азии, остальные — на Европу. Через пролив доставляют 24% импортируемого Китаем СПГ.   Даже временная приостановка работы крупного иранского морского порта Бендер-Аббас на севере пролива может вызвать коллапс в международных грузопотоках, в том числе из стран Центральной Азии. Другие порты на побережье пролива, как Фуджейра и крупные перевалочные узлы для транспортировки грузов в Дубай и другие страны, могут встать. При этом надо отметить, что если Саудовская Аравия и ОАЭ еще как-то могут обойти Ормузский пролив для части своего нефтяного экспорта, то у Катара и ОАЭ по экспорту СПГ альтернатив нет.   Поэтому Ормузский пролив занимает важное место в сфере финансовой логистики, поскольку любая остановка потоков судов через пролив приведет к колоссальным расходам на доставку по всему миру, цепочка поставок может быть прервана и стать неэффективной. В результате цены на энергоносители на международных рынках выйдут из-под контроля; страны, как зависящие от поставок нефти, так и зависящие от ее продажи, столкнутся с разрушительными последствиями. Так, по оценкам иранских экспертов, закрытие Ормузского пролива может привести к резкому сокращению поставок нефти на рынок и цены на нефть могут вырасти до $250 за баррель. По заявлению МИД Ирака, закрытие пролива может привести к потере примерно 5 млн баррелей нефти в день из Персидского залива и Ирака и, к росту цен до $200–$300 за баррель. По оценкам JP Morgan, при усилении рисков для судов цена на нефть марки Brent может подскочить до $120–130 за баррель.   В настоящее время поставки нефти остаются на прежнем уровне, хотя риск того, что напряженность на Ближнем Востоке значительно усугубит ситуацию, растет. Риски для поставок нефти находятся на самом высоком уровне с каждым днем из-за неопределенности разрешения конфликта между Ираном и Израилем. Любая дальнейшая эскалация только приблизит рынок нефти к фактическим потерям поставок.   Подводя итог, можно констатировать следующее.   Во-первых. Геополитический конфликт привел к геоэкономическому цугцвангу, что может оказать огромное влияние на международные поставки нефти и мировую торговлю. Участники международного рынка будут пристально оценивать риски не только судоходства в Ормузском проливе, но и торгово-транспортные коридоры и потоки к портам пролива. Ормузский пролив будет все больше становиться важным стратегическим рычагом воздействия для заинтересованных сторон.   Во-вторых. Ормузский пролив обладает огромным потенциалом для скоординированного развития мировой экономики. Узловые порты пролива являются жизненно важными транзитно-логистическим цепочками международной морской торговли, и не только нефтью. Поэтому необходимо, чтобы потоки международных судов через пролив продолжались беспрепятственно, международная торговля через ключевые морские порты осуществлялась без приостановок и восторжествовал зрелый взгляд заинтересованных сторон на ситуацию в Ормузском проливе.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

За последние годы сложные изменения в системе международных отношений вынуждают государства мира использовать не только классический реалполитик, но и инструменты «мягкой силы». В этой связи культурная дипломатия играет все более важную роль, становясь ключевым фактором укрепления доверия между государствами, углубления гуманитарных связей, укрепления исторической, языковой и культурной общности.   С этой точки зрения, второй саммит Китай - Центральная Азия, проходящий 16-18 июня 2025 года в Астане, стал важным этапом не только в политической и экономической, но и в институционализации культурной дипломатии.   В рамках Астанинского саммита был проведен ряд мероприятий по углублению культурного сотрудничества. Среди них можно отметить: Выставки национального искусства и ремесел Совместные культурные форумы и международные конференции Обсуждение программ обмена для молодежи и студентов Инвестиционный форум по культурному туризму   Посредством этих мероприятий страны региона стремятся сформировать общую платформу ценностей, которая служит не только демонстрации их национальной идентичности, но и развитию дружественных отношений.   Китайская Народная Республика в настоящее время является одной из стран, проводящих самую сильную политику «мягкой силы» в мире. Он: популяризирует свой язык и философию через конфуцианские институты (более 10 в Центральной Азии) Лубан стремится экспортировать профессиональное образование с мастерскими. Расширяет сферу влияния посредством международных кинофестивалей, совместных телепроектов, онлайн-культурных платформ   Все это демонстрирует комплексный подход к воздействию через культуру.   Страны Центральной Азии, включая Узбекистан, Казахстан и Кыргызстан, рассматривают эти культурно-дипломатические инициативы как стратегическую возможность. Этот процесс предоставляет следующие преимущества: Повышение взаимного доверия между народами. Культура – это самый действенный фактор, объединяющий народы. Благодаря культурной дипломатии диалог между странами, имеющими общую историческую, религиозную и языковую идентичность, становится более эффективным. Обмен молодежью и образованием. В рамках саммита были достигнуты договоренности о стипендиальных программах для молодежи, академической мобильности и совместных проектах. Это служит «школой подготовки» для будущих дипломатических кадров. Развитие туризма и инфраструктуры. Инициативы Китая и Казахстана по объявлению «Года туризма» и увеличению потока китайских туристов в страны Центральной Азии создают новые возможности в области местной инфраструктуры, сервисной культуры и логистики.   Культурная дипломатия – важная часть геополитического стратегического подхода Китая. Инициатива «Один пояс – один путь» включает в себя не только логистику и инвестиции, но и такие гуманитарные аспекты, как «реальный диалог», «обмен культурами».   В этом смысле, новая платформа культурной дипломатии на Астанинском саммите: Укрепляет влияние Китая в регионе мягкой силой Сбалансировать влияние Запада путем устойчивого альтернативного развития. Выдвигает идею человеческой толерантности и общего будущего   Особый акцент на культурной дипломатии на саммите Китай–Центральная Азия в Астане свидетельствует о возрождении гуманитарных инструментов в современных геополитических процессах. Стратегический подход Китая направлен на укрепление доверия, связей и сотрудничества между народами региона через образование, искусство, туризм, предпринимательство и науку. Эта политика открывает двери для стран Центральной Азии к занятию места на международной арене, равному диалогу и широким возможностям.   Культурная дипломатия становится не только «вспомогательным инструментом», но и структурным фактором, формирующим политические и экономические отношения.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Речь заместителя премьер-министра и министра обороны Австралии Ричарда Марлса на саммите в Шангри-Ла в 2025 году знаменует собой заметный сдвиг в тональности и амбициях австралийской оборонной дипломатии. В минувшие выходные Международный институт стратегических исследований провел Диалог Шангри-Ла, на котором высокопоставленные политические и военные лидеры обменялись мнениями о насущных проблемах безопасности, стоящих перед Индо-Тихоокеанским регионом. На фоне обострения региональной напряженности и ускорения технологических изменений Марлз использовал свою платформу, чтобы призвать к переосмыслению глобальной архитектуры контроля над вооружениями — такой, которая выходит за рамки двусторонних отношений эпохи холодной войны и учитывает уникальную динамику многополярного Индо-Тихоокеанского региона.   Заявление Марлса отошло от традиционно осторожной позиции Австралии. Вместо того чтобы подчиняться лидерству великих держав в области контроля над вооружениями, Австралия позиционировала себя как влиятельный голос, выступающий за новую многостороннюю структуру, которая объединяет ядерные, конвенциональные и новые технологии. Тем самым Марлз не только подтвердил приверженность Австралии Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), но и признал его ограниченность в условиях безопасности, которая все в большей степени определяется асимметричными угрозами, региональной конкуренцией держав и эрозией таких традиционных соглашений, как новый ДСТРТ и Договор о РСМД.   Исторически Австралия играла вспомогательную, но второстепенную роль в глобальных усилиях по контролю над вооружениями. Несмотря на приверженность международному порядку, основанному на правилах, включая Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) и работу Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ), Канберра в значительной степени полагалась на США в вопросах формирования норм контроля над вооружениями и их соблюдения.   На протяжении десятилетий политика Австралии в области контроля над вооружениями характеризовалась тремя основными чертами: пропаганда нераспространения, присоединение к альянсам и управление региональными рисками.   Во-первых, поддержка Австралией нераспространения была ключевым компонентом ее внешней политики. Она последовательно отстаивала ДНЯО как краеугольный камень глобального ядерного сдерживания и гордилась своим статусом государства, не обладающего ядерным оружием, с образцовым соблюдением гарантий МАГАТЭ. Австралия также сыграла важную роль в создании Южно-Тихоокеанской безъядерной зоны (Договор Раротонга) и использовала значительный политический капитал, чтобы побудить союзников дистанцироваться от ядерного оружия.   Во-вторых, позиция Австралии в области безопасности была тесно связана с позицией Соединенных Штатов, в частности через альянсы ANZUS и AUKUS. Это сотрудничество распространялось и на контроль над вооружениями: Канберра в целом поддерживала позицию США в двусторонних переговорах, таких как новый Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений (НОВЫЙ СНВ) и ныне недействующий Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (РСМД). Однако она редко играла прямую роль в формировании условий этих соглашений, рассматривая контроль над вооружениями как сферу, в которой доминируют трансатлантические сверхдержавы.   Наконец, региональный подход Австралии, как правило, был сосредоточен на известных рисках распространения, в первую очередь на Северной Корее и, в меньшей степени, на Иране. Ее дипломатия в области контроля над вооружениями обычно была реактивной и основанной на рисках, больше ориентированной на конкретные угрозы региональной стабильности, чем на более широкие рамки. Это выразилось в решительной поддержке санкций, морского перехвата незаконных поставок оружия и усилий по предотвращению распространения ракетных технологий в Юго-Восточной Азии.   Такой ограниченный подход отражал стратегические расчеты Австралии: как средняя держава с сильными позициями в области нераспространения, но без ядерного арсенала, она могла наиболее эффективно влиять на контроль над вооружениями через многостороннее соблюдение соглашений и солидарность альянса. Модель двусторонних переговоров между США и Россией, сложившаяся в эпоху холодной войны, в значительной степени определила глобальную обстановку в области контроля над вооружениями, и Австралия действовала в рамках этой модели.   Однако речь Марлса на Шангри-Ла Диалоге 2025 года свидетельствует о том, что эта традиционная позиция, возможно, больше не является устойчивой.   Выступление заместителя премьер-министра Ричарда Марлса на Шангри-Ла Диалоге 2025 года знаменует собой значительный отход от исторического подхода Австралии к контролю над вооружениями. Выходя за рамки традиционной роли Австралии как поддерживающей стороны, Марлз призывает к разработке новых рамок, отражающих геополитическую и технологическую сложность современной эпохи.   Основной аргумент Марлза был недвусмысленным: двусторонний контроль над вооружениями, особенно между США и Россией, больше не является достаточным в многополярном, технологически ориентированном мире. Эта речь прозвучала на фоне военной агрессии России против своих соседей и вторжения в Украину, а также все большего дистанцирования США от глобальных партнерств. В последние недели администрация Трампа ввела ряд изоляционистских торговых мер, в том числе 10-процентный тариф на все австралийские товары и запланированный 50-процентный тариф на сталь и алюминий, что свидетельствует об отходе от либерального экономического порядка, который она когда-то отстаивала.   В то же время сокращение внешней помощи и помощи в целях развития привело к появлению стратегического вакуума в регионах, где влияние США когда-то было решающим. По мере того как американская внешняя политика становится более интровертной, Австралия, по-видимому, пересматривает свою оборонную дипломатию, признавая, что опора на одну великую державу для обеспечения региональной безопасности больше не является приемлемой.   Хотя Марлс явно не исключает США из уравнения — он даже ссылается на подтверждение министром обороны Питом Хегсетом того, что Индо-Тихоокеанский регион является стратегическим приоритетом Америки — его речь тонко сигнализирует о растущем осознании того, что одного лидерства США уже недостаточно для обеспечения региональной стабильности. Вместо этого Марлс позиционирует Австралию как страну, которая вносит вклад в создание более инклюзивной и распределенной модели управления безопасностью и выступает в ее поддержку. Призыв Марлса к созданию многосторонней системы контроля над вооружениями отражает не только критику билатерализма, но и более широкий стратегический ответ на менее активную и менее предсказуемую политику Соединенных Штатов.   В то же время Марлс связал традиционный контроль над вооружениями с новыми технологиями и новыми сферами ведения войны, такими как киберпространство, космос и автономные системы. Формулировка о том, что «традиционные механизмы контроля над вооружениями устаревают, а устоявшихся методов контроля, которые могли бы их дополнить, не существует», отражает признание того, что риски сдерживания и эскалации теперь выходят далеко за рамки ядерных боеголовок и систем доставки. Это также свидетельствует о том, что Австралия рассматривает контроль над вооружениями не как пережиток холодной войны, а как живую структуру, которая должна развиваться параллельно с модернизацией вооруженных сил.   Это глубокий сдвиг. Вместо того чтобы просто поддерживать международный контроль над вооружениями со стороны, Австралия сигнализирует о своем намерении участвовать в формировании правил, особенно в Индо-Тихоокеанском регионе. Ссылаясь как на наследие ДНЯО, так и на необходимость новой «архитектуры сдерживания», Марлз позиционирует Австралию как среднюю державу, готовую преодолеть разрыв между угасающим билатерализмом и все еще нереализованным мультилатерализмом в области контроля над вооружениями.   Этот поворот также представлен как соответствующий стратегической модернизации Австралии в рамках AUKUS. Марлс тщательно подтвердил соблюдение Австралией ДНЯО, особенно в отношении приобретения атомных подводных лодок. Но он также утверждал, что эта способность будет способствовать региональному геостратегическому балансу — другими словами, что растущая военная мощь Австралии является стабилизирующей силой. Включая контроль над вооружениями в более широкую стратегическую логику, речь эффективно связывает нормы нераспространения с реалиями жесткой силы.   В целом, речь продвигает новую доктрину: контроль над вооружениями как современная, растущая необходимость для безопасности в Индо-Тихоокеанском регионе, а не просто наследие холодной войны.   Основываясь на своей критике двустороннего контроля над вооружениями, Марлз изложил перспективное видение многосторонней архитектуры безопасности в Индо-Тихоокеанском регионе. Признавая уникальные вызовы этого разнообразного и нестабильного региона, Австралия стремится использовать свое положение средней державы для содействия созданию рамок сотрудничества, которые выходят за рамки традиционных альянсов и охватывают более широкий многосторонний подход.   Центральным элементом этой концепции является интеграция множества участников и механизмов. Марлз подчеркнул важность тесного сотрудничества с такими устоявшимися региональными институтами, как АСЕАН и Форум тихоокеанских островов, при одновременном укреплении стратегических партнерств, таких как «Четверка» и AUKUS. Этот многоуровневый подход создает взаимосвязанную сеть сотрудничества в области безопасности, которая уравновешивает интересы крупных держав и интересы более мелких государств.   Важно отметить, что стремление Австралии к региональному контролю над вооружениями не направлено на подрыв ее альянса с США, а скорее дополняет его, поощряя распределение бремени и более широкую ответственность среди государств Индо-Тихоокеанского региона. Позиционируя себя в качестве организатора и посредника, Канберра стремится преодолеть разрыв между лидерством США и разнообразными интересами региональных партнеров, создавая глобальный порядок, который будет одновременно инклюзивным и устойчивым.   Кроме того, поддержка Австралией инклюзивной архитектуры безопасности в Индо-Тихоокеанском регионе отражает ее признание растущих стратегических амбиций таких региональных держав, как Китай, Индия, Япония и Индонезия. Предложение Марлса косвенно признает, что для обеспечения прочного мира и безопасности необходимы не только инициативы под руководством США, но и активное участие и ответственность этих ключевых государств. Цель состоит в том, чтобы создать механизмы, при которых сотрудничество в области контроля над вооружениями может быть отделено от более широких геополитических противоречий, способствуя диалогу и взаимной сдержанности даже в условиях конкуренции.   Наконец, видение Марлса сигнализирует о более активной дипломатической позиции Австралии. Вместо того, чтобы пассивно адаптироваться к меняющейся динамике отношений между великими державами, Австралия позиционирует себя как страна, определяющая повестку дня и налаживающая связи, способная объединять различные интересы и способствовать достижению консенсуса. Это повышает дипломатический авторитет Канберры и отражает более широкую тенденцию среди средних держав, стремящихся формировать глобальное управление через многосторонние институты, адаптированные к современным вызовам в области безопасности.   Эта стратегическая переоценка соответствует более широкой модернизации обороны Австралии и дипломатическим усилиям в рамках AUKUS и Национальной стратегии обороны 2024 года. Она отражает понимание Канберрой того, что устойчивая региональная стабильность будет зависеть от многосторонней «архитектуры сдерживания», адаптированной к технологическим инновациям, геополитической сложности и эрозии старых соглашений. Таким образом, Австралия прокладывает путь от наследия холодной войны в области двустороннего контроля над вооружениями к более плюралистичной, регионально интегрированной структуре для обеспечения мира и безопасности.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Узбекистан уверенно движется по пути модернизации и превращения в один из главных центров притяжения инвестиций в Центрально-азиатском регионе. Так, IV Ташкентский международный инвестиционный форум стал важным событием не только для региона, но и для глобального инвестиционного сообщества.   Главным достижением форума стало подписание инвестиционных соглашений на общую сумму 30,5 млрд. долл. США. Этот показатель является убедительным свидетельством доверия со стороны международных финансовых институтов и деловых кругов. Узбекистан подтвердил свою репутацию как надёжного и перспективного партнёра с прозрачной экономической политикой, благоприятным инвестиционным климатом и ясными стратегическими приоритетами.   Форум также стал площадкой для презентации успешных реформ в банковском секторе, энергетике, цифровизации, логистике и сельском хозяйстве. Особое внимание было уделено вопросам устойчивого развития, зелёной экономики и повышения роли частного сектора.   В целом, организация этого Форума продемонстрировала высокий уровень профессионализма и стратегического мышления руководства страны, нацеленного на превращение Узбекистана в ключевую инвестиционную платформу Центральной Азии. Ташкентский инвестиционный форум не только укрепил позиции Узбекистана на глобальной экономической карте, но и стал символом открытости, динамичности и дальновидности проводимой политики.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Тема вступления Болгарии в еврозону — это не просто вопрос выполнения макроэкономических показателей и институциональных процедур. Речь идёт о более глубоком процессе – об укреплении доверия, устойчивости и формировании стратегической идентичности страны внутри Европейского союза. С момента присоединения к ЕС в 2007 году Болгария часто воспринималась как периферийный участник интеграционного проекта, чему способствовали политическая нестабильность, слабые институты и восприимчивость к внешнему давлению. Но в 2025 году страна, похоже, решила сделать серьёзную попытку изменить это восприятие – переход к евро рассматривается не как очередной технический шаг, а как возможность заново определить траекторию экономического и политического развития.   Формально у Болгарии есть основания рассчитывать на успех. Государственный долг удерживается на уровне около 24% ВВП, дефицит бюджета в 2025 году укладывается в рамки 3%, инфляция держится на уровне 2,8%, вполне в пределах, установленных Европейским центральным банком. Лев уже давно привязан к евро, сначала через валютный совет, а с 2020 года и в рамках Европейского механизма валютных курсов II. Это помогает сохранить стабильность и подготовиться к переходу без резких скачков. Центробанк и правительство последовательно работают над улучшением фискальной дисциплины – сокращают неэффективные расходы, борются с теневой экономикой и совершенствуют налоговое администрирование.   Тем не менее, всё упирается не только в цифры. Вопросы внутренней конвергенции остаются нерешёнными. Проблемы с производительностью, низкий уровень цифровых навыков – лишь часть вызовов. Например, только треть населения обладает базовыми цифровыми умениями, что сильно отстаёт от среднего уровня по ЕС. А это значит, что стране будет трудно адаптироваться к новым финансовым реалиям без масштабных образовательных и институциональных реформ.   Добавим к этому фактор политической нестабильности. Новое коалиционное правительство под руководством Розена Желяскова заявило о поддержке евроинтеграции как ключевого приоритета, но в его составе есть партии с диаметрально противоположными взглядами, включая и откровенно пророссийские силы. Уже в мае 2025 года президент Радев предложил провести референдум о введении евро, что стало сигналом: даже на самом верху единства нет. Парламент, впрочем, инициативу не поддержал, сославшись на обязательства страны в рамках ЕС.   Возможные выгоды от перехода на евро действительно значительные – это и снижение транзакционных издержек, и исчезновение валютных рисков, и доступ к более глубоким финансовым рынкам еврозоны. В долгосрочной перспективе это может укрепить доверие инвесторов и облегчить привлечение средств в экономику. Внутри страны усилится конкуренция, что в теории должно повлиять на ценообразование и уровень потребительского доверия. Но и риски не стоит недооценивать: краткосрочный рост цен — частое явление при переходе на евро, особенно если продавцы начнут округлять цены в большую сторону.   Есть и другой важный момент – восприятие. По соцопросам, около 70% болгар или против евро, или хотят отложить переход. Люди боятся роста цен, потери контроля над экономикой и усиления внешнего влияния. Эти страхи подпитываются дезинформацией. Особенно активно в этом участвуют пророссийские партии вроде «Возрождения», которые, используя соцсети, распространяют мифы о «конфискации сбережений» и других ужастиках. В ответ правительство начало консультации, открывает информационные центры и проводит кампании, но пока этого недостаточно.   Важно учитывать и культурную сторону. Для многих болгар лев – не просто валюта, а символ независимости. Отказ от него воспринимается как уступка Брюсселю и ЕЦБ. Но опыт других стран – Прибалтики, Хорватии – показывает, что при правильной стратегии переход проходит относительно безболезненно. Например, в Хорватии, перешедшей на евро в январе 2023 года, инфляция выросла совсем немного, а инвестиций стало больше.   Болгарский кейс интересен и для Узбекистана. Во-первых, страна становится более предсказуемым партнёром – с точки зрения институтов, макроэкономики и регуляторной среды. Это хорошая возможность для углубления сотрудничества, особенно в таких сферах, как фармацевтика, АПК, ИТ и лёгкая промышленность. Во-вторых, Болгарию можно рассматривать как удобный плацдарм для выхода на рынок еврозоны через совместные предприятия, торговые представительства, участие в логистических цепочках. В-третьих, полезно посмотреть, как Болгария выстраивает отношения с ЕЦБ – это может быть ценный опыт на будущее, если Узбекистан будет углублять интеграцию в глобальные финансовые институты.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким–либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.