В своем политическом обзоре кандидат PhD УМЭД Нигина Саидова рассматривает национальную грамотность в сфере искусственного интеллекта (ИИ) не только как приоритет внутреннего развития, но и как новый инструмент «мягкой силы» Узбекистана в цифровую эпоху. Опираясь на концепцию "мягкой силы" Джозефа Ная и расширяющуюся логику кибермощи и цифровой дипломатии, в обзоре утверждается, что население, владеющее навыками в области ИИ, становится частью международной привлекательности страны, сигнализируя об открытости, инновациях и ориентированной на будущее национальной идентичности. В этом контексте человеческий капитал в сфере ИИ перестает быть просто образовательной повесткой; он становится репутационным активом, который укрепляет «цифровой брендинг нации» и улучшает внешнеполитическую коммуникацию. В центре анализа находится инициатива Узбекистана «Пять миллионов лидеров в сфере ИИ», представленная как продолжение стратегии «Цифровой Узбекистан-2030» и концепции развития искусственного интеллекта до 2030 года. В обзоре подчеркивается, как инициатива опирается на политическую архитектуру и измеримые цели, расширение продуктов и услуг в сфере ИИ, повышение готовности правительства к внедрению ИИ, создание исследовательских лабораторий и формирование критической массы специалистов. Эта повестка рассматривается в контексте более широкого прогресса в IT-образовании и развитии навыков молодежи, изображая Узбекистан как страну, целенаправленно создающую основы конкурентоспособной экосистемы ИИ и позиционирующую себя в качестве регионального цифрового хаба в Центральной Азии. Далее в обзоре объясняется, как инициатива призвана передать четкие внешние сигналы: инвестиции в молодежь, открытость к глобальным технологическим партнерствам и региональное лидерство в организации диалога по ИИ. Сотрудничество с крупными технологическими игроками, международные стажировки и такие платформы, как Форум по ИИ «Шелковый путь», представлены как каналы «цифровой дипломатии», которые интегрируют Узбекистан в глобальные инновационные сети, одновременно проецируя кооперативный, модернизирующийся имидж, отличный от более закрытых моделей цифрового суверенитета. В заключение автор рекомендует институционализировать этот потенциал «мягкой силы» посредством дипломатического продвижения на крупных многосторонних площадках, регулярной отчетности на английском языке и историй успеха, соответствия Целям устойчивого развития (особенно в сфере образования и достойной работы), а также усиления внимания к этике ИИ, защите данных и управлению, основанному на правах человека, для укрепления доверия к Узбекистану в международных дискуссиях об искусственном интеллекте. * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Развитие цифровых технологий в XXI веке сопровождается не только ростом объемов данных, но и качественным усложнением процессов их обработки. Искусственный интеллект (ИИ), анализ больших данных, развитие автономных систем и цифровых платформ формируют устойчивый и постоянно растущий спрос на вычислительные мощности. В центре этой трансформации находятся дата-центры, которые становятся критически важной инфраструктурой для функционирования современной экономики, государственного управления и систем безопасности. Вместе с тем наземная инфраструктура дата-центров сталкивается с системными ограничениями. К ним относятся перегруженность энергетических сетей, рост стоимости электроэнергии, дефицит водных ресурсов для охлаждения, а также социально-экологическое сопротивление на уровне местных сообществ. В ряде стран, прежде всего в Соединенных Штатах, уже фиксируются случаи блокировки строительства новых дата-центров из-за опасений, связанных с экологией и нагрузкой на региональные энергосистемы. На этом фоне в экспертных, корпоративных и государственных кругах все активнее обсуждается идея размещения вычислительной инфраструктуры за пределами Земли — в космическом пространстве. Орбитальные дата-центры рассматриваются как потенциальный ответ на структурные ограничения наземной модели цифрового развития и как элемент формирования новой технологической парадигмы. Инициаторы проектов и международная динамика. Интерес к орбитальным дата-центрам проявляют ведущие технологические державы и крупнейшие корпорации. В Соединенных Штатах данное направление активно продвигается как частью частного сектора, так и в рамках государственных стратегических обсуждений. Компания Google через проект Project SunCatcher заявила о возможности создания спутниковых вычислительных платформ, использующих солнечную энергию и автономные системы жизнеобеспечения оборудования. Предприниматель Илон Маск связывает перспективы орбитальных вычислений с развитием многоразовых ракет и глобальной спутниковой сети Starlink. В логике его подхода космическая инфраструктура должна стать продолжением земного интернета и облачные сервисы, но с принципиально иным энергетическим и пространственным потенциалом. Стартап Starcloud при участии компании NVIDIA разрабатывает специализированные спутники с вычислительными модулями для задач ИИ, ориентированные на обработку данных непосредственно на орбите. Европейский союз пока занимает более осторожную позицию, сосредотачиваясь на исследовательских программах, таких как проект ASCEND, направленный на оценку технической реализуемости и экономических последствий орбитальных дата центров. В то же время Китай демонстрирует более решительный подход. Запуск спутников в рамках программы Three-Body Computing Constellation (Xing Shidai / 星时代) свидетельствует о стремлении Пекина занять лидирующие позиции в формирующейся сфере космических вычислительных технологий. Технологические особенности и ограничения. С технической точки зрения орбитальные дата-центры обладают рядом принципиальных преимуществ. Главным из них является доступ к солнечной энергии вне атмосферы Земли. Интенсивность солнечного излучения в космосе выше, чем на поверхности планеты, а отсутствие погодных факторов позволяет обеспечить более стабильную генерацию энергии. Размещение на определенных типах орбит минимизирует периоды затенения, что делает возможной практически непрерывную работу оборудования. Однако космическая среда накладывает и серьезные ограничения. Одной из ключевых проблем остается охлаждение серверов. В условиях вакуума отсутствует конвекционный теплообмен, и отвод тепла возможен только за счет излучения. Это требует использования массивных радиаторов и усложняет архитектуру орбитальных платформ. Кроме того, такие конструкции увеличивают массу аппаратов и, соответственно, стоимость их запуска. Еще одним критическим фактором является космическая радиация. Воздействие высокоэнергетических частиц может приводить к сбоям в работе микросхем и снижению надежности вычислений. Для защиты оборудования используются специальные материалы, экранирование и программные методы коррекции ошибок, однако все эти меры повышают стоимость и сложность систем. Связь между орбитальными дата-центрами и Землей представляет собой отдельный вызов. Для передачи больших объемов данных необходимы высокоскоростные каналы, включая лазерные системы связи. Обеспечение устойчивости таких каналов, их резервирование и защита от сбоев являются важнейшими задачами при проектировании орбитальных вычислительных систем. Экономическая логика и инвестиционные модели. Экономическая эффективность орбитальных дата-центров напрямую связана со стоимостью вывода оборудования на орбиту. Несмотря на прогресс в области многоразовых ракет-носителей, запуск остается дорогостоящим элементом всей цепочки. В краткосрочной перспективе это делает орбитальные дата-центры менее конкурентоспособными по сравнению с наземными аналогами. Тем не менее в долгосрочной перспективе возможны существенные экономические преимущества. Основным источником потенциальной экономии является энергетика. В наземных дата-центрах значительная часть операционных расходов приходится на электроэнергию и охлаждение. В космосе после развертывания инфраструктуры солнечная энергия становится практически бесплатной, что может радикально снизить стоимость вычислений. Кроме того, орбитальные дата-центры могут предложить уникальные услуги, такие как обработка данных дистанционного зондирования Земли непосредственно на орбите или обеспечение вычислительных ресурсов для космических миссий. Эти ниши не имеют прямых аналогов в наземной инфраструктуре и могут оправдать более высокие первоначальные затраты. Экологические аспекты. С экологической точки зрения идея вынесения дата-центров в космос выглядит неоднозначно. С одной стороны, сокращается нагрузка на наземные экосистемы, уменьшается потребление воды и снижается потребность в строительстве новых электростанций. Это особенно актуально для регионов с дефицитом ресурсов. Актуальность данного аргумента подтверждается ситуацией в Соединённых Штатах, где быстрое расширение ИИ-инфраструктуры уже оказывает заметное воздействие на водные экосистемы. ИИ дата-центры в США грозят обмелением Великих озёр. Один крупный центр потребляет воду, как сотни тысяч людей. Это уже привело к падению уровня воды в Великих озёрах, проблемам с водоснабжением и угрозе для сельского хозяйства. Компании, управляющие дата-центры, часто скрывают реальные данные о расходах ресурсов. С другой стороны, ракетные запуски сопровождаются значительными выбросами парниковых газов и других веществ, влияющих на атмосферу. Массовое развертывание орбитальной инфраструктуры может привести к росту углеродного следа, если не будут внедрены экологически более чистые технологии запусков. Дополнительным системным риском является увеличение объёмов космического мусора. Увеличение числа спутников повышает риск столкновений и создаёт угрозу устойчивости околоземного пространства как среды для деятельности человека. Геополитические и правовые последствия. Орбитальные дата-центры обладают выраженным геополитическим измерением. Контроль над вычислительной инфраструктурой в космосе может предоставить государствам существенные преимущества в сфере обработки данных, разведывательной деятельности и управления сложными системами. При этом граница между гражданским и военным использованием таких технологий остается размытой. Существующая международно-правовая база не в полной мере учитывает специфику орбитальных вычислительных платформ. Возникают вопросы юрисдикции, доступа к данным и ответственности за возможный ущерб. Это делает необходимым развитие новых международных механизмов регулирования и сотрудничества. В более широком геополитическом контексте орбитальные дата-центры становятся элементом борьбы за технологическое и нормативное лидерство в формирующемся цифровом порядке. Контроль над вычислительными мощностями в космосе означает не только доступ к передовым технологиям обработки данных, но и возможность формировать стандарты, правила и архитектуру глобальной цифровой инфраструктуры. Особую значимость этот фактор приобретает в условиях усиливающегося соперничества между ведущими мировыми державами, прежде всего Соединенными Штатами и Китаем. Активные шаги Китая по созданию спутниковых вычислительных группировок свидетельствуют о стремлении Пекина не только решить прикладные задачи обработки данных, но и закрепиться в качестве одного из архитекторов будущей глобальной цифровой инфраструктуры. Для Соединенных Штатов орбитальные дата-центры рассматриваются как элемент стратегии технологического лидерства. Рост потребностей индустрии ИИ и ограниченные возможности энергосистемы стимулируют поиск альтернативных решений. Интерес к космическим вычислениям проявляют как гражданские агентства, так и структуры, связанные с национальной безопасностью. В более широком стратегическом контексте развитие орбитальных дата-центров отражает стремление Соединенных Штатов обеспечить устойчивость критически важной цифровой инфраструктуры в долгосрочной перспективе. Перенос части вычислительных мощностей за пределы национальной территории рассматривается как способ снизить уязвимость перед внутренними энергетическими кризисами, природными катастрофами и потенциальными атаками на наземные объекты инфраструктуры. Важную роль в американском подходе играет тесное взаимодействие государства и частного сектора. Технологические корпорации и специализированные стартапы, работающие над орбитальными вычислительными платформами, фактически дополняют государственные приоритеты в сфере инноваций и безопасности. В условиях усиления конкуренции с Китаем это приобретает особое значение. Размещение дата-центров на орбите представляет собой комплексный и многомерный проект, сочетающий технологические инновации, экономические расчеты и геополитические интересы. Потенциальные преимущества — доступ к энергии, масштабируемость и снижение нагрузки на земную инфраструктуру — делают эту концепцию привлекательной. В то же время сохраняются значительные риски, связанные с высокой стоимостью, техническими сложностями и экологическими последствиями. В перспективе орбитальные дата-центры могут стать важным элементом глобальной цифровой архитектуры, однако их успешная реализация потребует согласованных усилий государств, бизнеса и международных организаций. * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В своем аналитическом обзоре Джулия Дэвис рассматривает СНБ Белого дома на 2025 год как намеренный отход от экспансионистской, интервенционистской логики, которая часто характеризовала великую стратегию США. В центре ее анализа находится попытка документа решить то, что вашингтонские комментаторы называют «проблемой рождественской елки», то есть тенденцией национальных стратегий безопасности становиться всеобъемлющими списками желаний. Дэвис утверждает, что вместо этого СНБ пытается сузить определение национальных интересов США до строгой, реалистичной базовой линии: выживание и безопасность Соединенных Штатов, подкрепленные внутренней устойчивостью (границы, промышленный потенциал, энергетика, технологии) и обновленными инструментами государственной власти. Большая часть доклада посвящена иерархии приоритетов СНБ и тому, как она связывает внешнюю политику с внутренней политической повесткой дня. Дэвис отмечает пять основных интересов стратегии — миграционное давление в Западном полушарии, торговые практики в Индо-Тихоокеанском регионе, укрепление Европы, доступ к энергоресурсам Ближнего Востока и победа в гонке искусственного интеллекта и технологий — представленные как логика организации государственного управления и распределения ресурсов. Она подчеркивает, как стратегия определяет внутренние меры — реиндустриализацию, возвращение энергетических ресурсов, дерегулирование и культурно-политические программы — в качестве основы для достижения этих внешних целей, что делает документ скорее заявлением о политическом мировоззрении, чем традиционным стратегическим планом. Затем Дэвис анализирует региональный порядок СНБ и его наиболее спорные формулировки. Она подчеркивает повышение приоритетности Западного полушария, сопровождающееся «дополнением Трампа» к доктрине Монро, наряду с более транзакционной, деидеологизированной позицией в Азии, где стратегия предусматривает управление отношениями между США и Китаем через сбалансированную торговлю, а не через противопоставление демократии и автократии. Напротив, она считает раздел, посвященный Европе, самым острым источником противоречий: союзники резко реагируют на то, что она представляет как укорительную риторику и воспринимаемый двойной стандарт — во всем мире проповедуется невмешательство, но внутренние процессы в Европе рассматриваются как вопрос национальной безопасности США. В заключение в кратком обзоре СНБ характеризуется как неортодоксальная, но внутренне целенаправленная стратегия, вызывающая оптимизм у реалистов и сторонников сдержанности, которые приветствуют более высокий порог для военных авантюр. В то же время Дэвис отмечает нерешенную напряженность: неинтервенционистская позиция стратегии, основанная на выборочном приоритете, может вступать в противоречие с более широкими заявлениями о посредничестве США в мирных переговорах и с сигналами принуждения, особенно в Северной и Южной Америке. Ее общая оценка заключается в том, что СНБ-2025 лучше всего понимать как стратегию более четкого определения национальных интересов, но ее достоверность будет зависеть от того, останется ли ее реализация дисциплинированной и согласованной с ограничениями, которые сам документ пытается наложить. * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В своем докладе Абдугани Каримов анализирует политическую траекторию Японии после назначения Санаэ Такаити первым женщиной-премьер-министром Японии в октябре 2025 года.  Он характеризует ее лидерство как переход от осторожного пацифизма к «проактивному управлению», сочетающему экономическое вмешательство, стратегическую автономию и новый акцент на национальную идентичность — подход, который автор концептуализирует как «стратегический консерватизм». Значительная часть доклада посвящена внутренней повестке дня Такаити, представленной как государственные усилия по восстановлению роста и доверия населения. В нем освещаются такие фискальные меры, как отмена временного налога на бензин, повышение порога освобождения от подоходного налога, введение пилотных проектов по возврату налоговых кредитов и выделение дополнительного бюджета в размере примерно 14 трлн иен для поддержки внутреннего спроса и цифровой инфраструктуры.  В документе выделяется наиболее значимая связь между экономикой и безопасностью в возвращении к атомной энергетике, включая план по возобновлению работы как минимум 17 реакторов к 2030 году, который, согласно опросу NHK, цитируемому в документе, поддерживают 54% респондентов (37% против), что свидетельствует о заметном изменении отношения общественности после Фукусимы. В области внешней политики и политики безопасности в документе описывается переход от «осторожного пацифизма» к «контролируемой напористости», что находит отражение в таких целях, как увеличение расходов на оборону до 2% ВВП и приоритезация интеграции кибернетической/космической обороны, создания Агентства стратегической разведки и развития потенциала нанесения ответных ударов.  В нем также излагается выверенный подход к Китаю с помощью формулы «три D» — сдерживание, диалог, диверсификация — сочетающий твердость в вопросах суверенитета и технологий с поддержанием дипломатических каналов для избежания открытой конфронтации. Наконец, в документе утверждается, что политика Японии в Центральной Азии под руководством Такаити смещается от «тихой дипломатии» к более многомерной стратегии, которая связывает культуру с технологиями, инфраструктурой, энергетической безопасностью и косвенным участием в обеспечении безопасности.  Центральная Азия представлена как энергетический и логистический коридор и «балансирующая платформа» на фоне расширения присутствия Китая, с потенциальным возрождением структуры «Центральная Азия + Япония», служащей средством для обеспечения устойчивости цепочки поставок, развития человеческого капитала и высококачественного сотрудничества в области инфраструктуры. * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Наргиза Умарова исследует, как транспортная интеграция между Узбекистаном и Казахстаном стала одновременно движущей силой региональной транспортной доступности и источником стратегической конкуренции в евразийской транзитной политике. Она рассматривает двустороннее сотрудничество в контексте более широких преобразований в регионализме Центральной Азии с 2016 года, когда Узбекистан переориентировал свою внешнюю политику на более глубокое взаимодействие с соседями и сделал Центральную Азию приоритетным направлением своей дипломатии. В рамках этой обновленной концепции Ташкент последовательно продвигает видение Центральной Азии как стабильного и взаимосвязанного региона, где рост внутрирегиональной торговли и расширение транзитных мощностей взаимно усиливают друг друга. В обзоре показано, как это видение отражено в национальных стратегиях, в том числе в Транспортной стратегии Узбекистана до 2035 года, в которой подчеркивается важность согласования национальных транспортных и коммуникационных систем как предварительного условия для раскрытия полного транзитного потенциала региона. В исследовании представлен подробный обзор текущего состояния транспортного сообщения между Узбекистаном и Казахстаном, в котором подчеркиваются структурные асимметрии, созданные двойной изолированностью Узбекистана и выгодным географическим положением Казахстана, морскими портами и прямыми железнодорожными сообщениями с Китаем и Россией. Несмотря на эти асимметрии, обе страны добились заметного прогресса в интеграции своих транспортных систем, о чем свидетельствует рост двусторонней торговли до более чем 4,3 млрд долларов США к концу 2024 года и расширение совместных инфраструктурных проектов. Ключевые инициативы, такие как планируемый коридор Учдукук-Кызылорда, железная дорога Дарбаза-Мактаарал для разгрузки контрольно-пропускного пункта Сарыагаш, автомагистраль Бейнеу–Шалкар и недавно открытый Международный центр промышленного сотрудничества «Центральная Азия» иллюстрируют, как проекты по обеспечению транспортной доступности призваны не только сократить расстояния и время в пути, но и превратить приграничные регионы в новые центры промышленной и логистической деятельности, связанные с трансконтинентальными маршрутами. В то же время Умарова показывает, что эта интеграция сопровождается усилением конкуренции за контроль над транзитными потоками и стратегическими коридорами. Казахстан и Узбекистан являются одновременно партнерами и соперниками в формировании географии евразийского транспорта, особенно вдоль Транскаспийского международного транспортного маршрута (Средний коридор) и новых трансафганских связей с Южной Азией. Давняя институционализация ТМТК в Казахстане и его стремление остаться основным логистическим центром Евразии контрастируют с усилиями Узбекистана по диверсификации маршрутов доступа через мультимодальные коридоры, которые обходят существующие казахстанские монополии, включая автомагистраль Китай-Кыргызстан-Узбекистан и планируемую железную дорогу по оси Кашгар-Торугарт-Макмал-Джалал-Абад-Андижан. Параллельные инициативы, такие как коридор CASCA+ и конкурирующие схемы транзита через Афганистан, создают риск фрагментации систем управления, дублирования инфраструктуры и ослабления коллективной переговорной силы Центральной Азии с внешними игроками, такими как Китай, Европейский союз, Турция и партнеры из стран Персидского залива. В своих политических выводах в кратком обзоре утверждается, что без более сильных механизмов координации между Узбекистаном и Казахстаном регион может не реализовать свой полный потенциал в качестве центрального моста в евразийской транспортной системе. Умарова призывает к согласованию тарифной политики, цифровизации таможенных процедур и транспортных стратегий; созданию единых надзорных структур для транскаспийского транзита, которые могли бы согласовать CASCA+ с TITR; а также к выработке взаимно согласованной архитектуры трансафганских маршрутов к Индийскому океану, которая позволила бы избежать гонки с нулевой суммой за транзитные доходы. Она также подчеркивает важность возрождения ранее выдвинутых региональных предложений о совместной стратегии и институциональных рамках в области транспортных коммуникаций, возможно, под эгидой ООН. В конечном итоге, опыт отношений между Узбекистаном и Казахстаном представлен как микрокосм регионализма в Центральной Азии, основанного на транспорте: очевиден подлинный прогресс в интеграции, но только подход, основанный на сотрудничестве, а не на конкуренции, позволит региону укрепить свою позицию как устойчивого и незаменимого связующего звена между Европой и Азией. Читайте на сайте Turan Research Center * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В этом аналитическом обзоре Саодат Умарова, PhD-кандидатка Университета мировой экономики и дипломатии (УМЭД), рассматривает, как экономическое и энергетическое сотрудничество с Европейским союзом стало ключевым проявлением формирующегося «западного вектора» во внешней политике Узбекистана. На фоне обострения геополитической конкуренции и поиска Центральной Азией диверсифицированных партнерских отношений в исследовании рассматриваются отношения между Узбекистаном и ЕС в более широком региональном контексте, показывая, как Ташкент все чаще рассматривает Европу не только как рынок, но и как стратегического партнера в реформах, модернизации и развитии транспортной инфраструктуры. В обзоре сначала прослеживается эволюция от Соглашения о партнерстве и сотрудничестве 1999 года до нового Соглашения о расширенном партнерстве и сотрудничестве (EPCA), подписанного в 2025 году, которое выводит отношения на более институционализированный и стратегический уровень. В нем подчеркивается, как EPCA и присоединение Узбекистана к схеме GSP+ ЕС в 2021 году изменили правовые и экономические основы двусторонних связей, ускорив рост торговли и улучшив доступ на рынок для узбекского экспорта. Особое внимание уделяется тому, как торговые преференции и сближение регулирования создают как возможности, так и обязательства, связывая экономические выгоды с прогрессом в области управления, прав трудящихся и верховенства права. Центральная часть анализа посвящена стратегическим секторам сотрудничества, которые определят будущую архитектуру партнерства: энергетика, «зеленый» переход, критически важные сырьевые материалы и цифровая связь. В обзоре показано, как европейские инвестиции и технологии поддерживают амбиции Узбекистана в области возобновляемых источников энергии и «зеленого» водорода, а сотрудничество в области критически важных минералов и инфраструктурных проектов открывает пути для интеграции Узбекистана в сегменты глобальных цепочек поставок с более высокой добавленной стоимостью. В то же время, поддерживаемые ЕС инициативы в области цифровизации, кибербезопасности и электронного управления укрепляют стремление Узбекистана позиционировать себя в качестве регионального цифрового и логистического хаба. Наконец, автор помещает двустороннюю повестку дня в более широкие рамки стратегий ЕС и Центральной Азии в области цифровой связи и инвестиций Global Gateway, подчеркивая как масштаб потенциальных выгод, так и структурные вызовы. Она указывает на необходимость проведения устойчивых реформ в Узбекистане, надежного выполнения финансовых обязательств ЕС и тщательного геополитического баланса по отношению к России, Китаю и другим внешним игрокам. В целом, в кратком обзоре сотрудничество между Узбекистаном и ЕС представлено как показательный тест для многовекторной дипломатии Узбекистана: многообещающая западная ориентация, которая может укрепить устойчивость и модернизацию страны при условии, что обе стороны будут управлять ожиданиями и сохранять долгосрочные политические и экономические обязательства. * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.