Азиза Мухаммедова и Райхона Абдуллаева анализируют осторожное, но значимое политическое сближение Индии с Талибаном на фоне ускоряющихся изменений в геополитическом ландшафте Южной Азии. Отправной точкой для анализа служит встреча, состоявшаяся 10 октября 2025 года в Дели между министром иностранных дел Индии Субраманьямом Джайшанкаром и министром иностранных дел Талибана Амиром Ханом Муттаки — первая двусторонняя встреча на высоком уровне после возвращения Талибана к власти в Кабуле в августе 2021 года. Авторы утверждают, что решение Индии повысить статус своей технической миссии в Кабуле до уровня посольства не означает скорого де-юре признания режима Талибана, а отражает тщательно выверенную стратегию «максимального взаимодействия без признания», позволяющую Нью-Дели защищать свои основные интересы, сохраняя при этом формальную политическую дистанцию.   Особое внимание в докладе уделяется использованию Индией экономических и гуманитарных инструментов в качестве средств мягкой силы в Афганистане. Опираясь на данные о торговле, полученные от Национального управления статистики и информации Афганистана, авторы показывают, что Афганистан имеет редкий и растущий торговый профицит с Индией, что делает Нью-Дели важным источником иностранной валюты и углубляет структурную зависимость Кабула от индийских рынков. Поставки Индией пшеницы, вакцин, медицинских товаров и другой помощи с 2021 года еще больше укрепили ее имидж главного гуманитарного партнера Афганистана. Согласно докладу, это сочетание торговой асимметрии и устойчивого гуманитарного участия позволяет Индии укрепить свое влияние в Афганистане, избегая при этом политических издержек официального признания Талибана, особенно в свете продолжающихся нарушений прав человека, включая гендерные ограничения.   В докладе эта политика в отношении Афганистана рассматривается в контексте более широкой региональной перестройки, в рамках которой Индия стремится компенсировать укрепление оси Китай-Пакистан и формирующиеся субрегиональные альянсы. В нем подчеркивается быстрое потепление отношений между Пакистаном и Бангладеш, которому способствует и которое поощряет Пекин, а также углубление китайско-пакистанского сотрудничества в рамках инициативы «Пояс и путь» и Китайско-пакистанского экономического коридора. Эти тенденции создают риск маргинализации Индии с ключевых торговых и транспортных маршрутов и усиления ее геоэкономической изоляции. Одновременно с этим колеблющаяся политика США в отношении санкций в отношении иранского порта Чабахар сдерживает предпочтительную стратегию Индии по обеспечению транспортного сообщения с Центральной Азией. На этом фоне более тесные связи с Кабулом становятся для Индии не столько факультативным вектором влияния, сколько стратегической необходимостью для сохранения доступа к более широкому евразийскому пространству.   В заключении авторы утверждают, что взаимодействие Индии с Талибаном лучше всего понимать как оборонительную адаптацию к неблагоприятной региональной обстановке, а не как нормативный сдвиг в пользу нынешних афганских властей. Дели представлено как страна, действующая в условиях, когда она больше не может свободно выбирать своих партнеров, а должна оптимизировать ограниченные возможности. Авторы предполагают, что Индия, вероятно, будет продолжать углублять экономические и гуманитарные связи с Афганистаном, откладывая любое решение о формальном признании до тех пор, пока не появится более широкая международная легитимность Талибана, если она вообще появится. Между тем, политика Индии в отношении Афганистана остается рискованным экспериментом по ограничению ущерба — попыткой сохранить стратегическую значимость в регионе, где другие игроки все больше влияют на баланс сил.   Читайте дальше на The Diplomat   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В аналитической записке Наргизы Умаровой рассматривается, как Узбекистан и Туркменистан все чаще позиционируют себя в качестве совместного транспортно-транзитного узла, связывающего Центральную Азию с Ираном, Ближним Востоком и Европой. В нем подчеркивается ключевая географическая роль Туркменистана в соединении центральноазиатских государств с «теплыми морями» и значимость ключевых железнодорожных маршрутов, таких как линия Теджен–Серахс–Мешхед, которая впервые открыла узбекским экспортерам доступ к мировым рынкам через иранский порт Бандар-Аббас. В обзоре также подчеркивается растущий интерес Ташкента к глубоководному порту Чабахар и более широкому Международному транспортному коридору Север-Юг (МТКС), где Туркменистан извлекает выгоду из железной дороги Казахстан-Туркменистан-Иран как основной оси север-юг.   Основное внимание уделяется развивающимся мультимодальным коридорам, которые укрепляют этот тандем Узбекистан–Туркменистан. Маршрут Узбекистан–Туркменистан–Иран–Турция, по которому в декабре 2022 года прошел первый грузовой поезд из Ташкента, представлен как многообещающий сухопутный мост в Европу, который будет еще более укреплен протоколом 2023 года между четырьмя участвующими государствами. В то же время маршруты, поддерживаемые Китаем, в том числе Китай–Казахстан–Туркменистан–Иран–Турция и Китай–Казахстан–Узбекистан–Туркменистан–Иран–Турция, демонстрируют заинтересованность Пекина в диверсификации цепочек поставок на запад. В аналитической записке утверждается, что строящаяся в настоящее время железная дорога Китай–Кыргызстан–Узбекистан может значительно изменить эти потоки в пользу Ташкента и Бишкека, а стремление Таджикистана к подключению через новые автомагистрали углубит роль региона в евразийской транспортной связи.   В документе уделяется особое внимание современной портовой инфраструктуре Туркменистана, в частности порту Туркменбаши на Каспийском море, который является неотъемлемой частью Транскаспийского международного транспортного маршрута (ТМТМ) или Среднего коридора. На фоне геополитической напряженности и сбоев в работе ключевых морских узлов, таких как Суэцкий канал и Малаккский пролив, автор отмечает постепенную переориентацию некоторых грузовых потоков с моря на сушу. В этом контексте рост объемов грузоперевозок по Среднему коридору, который, по прогнозам Всемирного банка, к 2030 году увеличится более чем вдвое, создает новые возможности для Узбекистана, в том числе потенциальный ежегодный транзит до 1,3 млн тонн грузов в Европу по транскаспийским маршрутам через Туркменбаши.   В заключение в кратком обзоре анализируется активное использование Узбекистаном транспортной дипломатии для институционализации этих инициатив в области транспортного сообщения. В нем подчеркивается роль Ташкента в запуске коридора CASCA+ (Центральная Азия – Южный Кавказ – Анатолия), призванного использовать объединенную железнодорожную и морскую инфраструктуру Кыргызстана, Туркменистана, Азербайджана, Грузии и Турции. Недавнее решение о создании консорциума CASCA+ и разработке единой цифровой транспортной платформы, обсуждавшееся на министерской встрече в Ташкенте в ноябре 2025 года, представлено как ключевой шаг к повышению эффективности логистики и укреплению конкурентных позиций государств Центральной Азии и Южного Кавказа. В целом, в аналитической записке Узбекистан представлен как последовательный сторонник региональной взаимосвязанности, использующий тесное сотрудничество с Туркменистаном для создания совместного транспортно-транзитного «тандема», который способствует как диверсификации экономики, так и более широкой региональной консолидации.   Читайте на The Diplomat   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В своем аналитическом обзоре «Узбекистан может выиграть от проекта строительства железной дороги из Герата в Мазар-и-Шариф», опубликованном на Jamestown Foundation, Наргиза Умарова анализирует недавнее соглашение между Афганистаном, Ираном и Турцией о совместном строительстве железнодорожной линии из Герата в Мазар-и-Шариф в рамках Железнодорожного коридора пяти наций (FNRC) и исследует его стратегические последствия для Узбекистана. Она показывает, что FNRC, соединяющий Китай с Кыргызстаном, Таджикистаном, Афганистаном и Ираном, а далее с Турцией и Европой, задуман как один из самых коротких наземных маршрутов между Восточной Азией и Европой. Таким образом, он не только укрепляет амбиции Тегерана и Кабула по углублению торговли с Китаем и диверсификации своих восточных торговых маршрутов, но и создает новую конфигурацию связей между Востоком и Западом, которая конкурирует с существующими транзитными маршрутами Центральной Азии, включая Транскаспийский «Средний коридор».   Умарова утверждает, что эта формирующаяся архитектура имеет глубокие последствия для роли Узбекистана как транзитного государства. С одной стороны, железная дорога Герат–Мазар-и-Шариф может открыть новые возможности для Ташкента, обеспечив более прямой доступ к дорожной сети и морским портам Ирана, потенциально минуя Туркменистан и сокращая расстояние до ключевых экспортных рынков. С другой стороны, если Узбекистан останется вне FNRC, грузовые потоки между Китаем и Европой могут все чаще перенаправляться через Таджикистан и Иран, подрывая нынешнее положение Узбекистана как крупного сухопутного транзитного узла. Автор иллюстрирует это постепенным развитием железной дороги Хаф-Герат, которая уже позволяет перевозить значительные объемы грузов между Ираном, Афганистаном и европейскими рынками и которая, в случае продления на север и восток, могла бы более тесно связать сети Центральной Азии и Китая.   В кратком обзоре эта динамика рассматривается в контексте собственной, порой непоследовательной, железнодорожной дипломатии Узбекистана в Афганистане. Умарова напоминает, что Ташкент изначально поддерживал проект железной дороги Мазар-и-Шариф–Шеберган–Маймана–Герат, подписанный в 2017 году и предназначенный для соединения с линией Хаф–Герат, но позже переключил свое внимание на альтернативный трансафганский «Кабульский коридор» в направлении Пакистана. Параллельно с этим Афганистан и Таджикистан договорились о строительстве линии Шер-Хан-Бандар–Джалолиддини-Балхи, которое застряло из-за финансовых ограничений. После возвращения Талибана к власти появились новые предложения, в том числе линия Мазар–Герат–Кандагар, предложенная России, и заявления о возможном участии Узбекистана, но без четкого подтверждения со стороны Ташкента. Умарова подчеркивает, что выбор ширины колеи (1520 мм по стандарту СНГ, если строительство будет осуществляться Россией или Узбекистаном, или 1435 мм по европейскому стандарту, если строительство будет осуществляться Ираном и Турцией) символизирует конкурирующие видения: интеграцию Афганистана либо в северо-южную сеть, ориентированную на СНГ, либо в первую очередь в восточно-западную ось ФНЖД.   В заключение Умарова утверждает, что одновременное развитие ФНЖД и железной дороги Китай–Кыргызстан–Узбекистан, которая, как ожидается, сократит маршрут Китай–Европа примерно на 900 километров при соединении с Южным коридором через Иран и Турцию, создает как риск, так и возможности для Узбекистана. Если Ташкент не будет активно стремиться к участию в ФННК — потенциально через цепочку Китай-Кыргызстан-Узбекистан-Таджикистан-Узбекистан-Афганистан-Иран — он может столкнуться с тем, что транзитные потоки будут обходить его территорию. Однако если он позиционирует себя как мост между новым коридором Восток–Запад и существующими центральноазиатскими и евразийскими маршрутами, Узбекистан может стать прямым бенефициаром железной дороги Герат–Мазар-и-Шариф и укрепить свой статус ключевого узла в развивающейся евразийской транспортной системе.   Читайте дальше Jamestown Foundation   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

Саммит C5+1, состоявшийся 6 ноября 2025 года в Вашингтоне, стал знаковым событием, ознаменовавшим качественную трансформацию отношений между США и пятью центральноазиатскими республиками. Приуроченный к десятой годовщине создания платформы и впервые прошедший на президентском уровне в Белом доме с участием президента Дональда Трампа, саммит продемонстрировал переход от преимущественно декларативного диалога к заключению важных экономических соглашений.   Саммит проходил на фоне фундаментальных изменений в глобальной геополитике. Вторжение России в Украину в 2022 году и обострение конкуренции между США и Китаем создали уникальную возможность для стран Центральной Азии диверсифицировать свои внешнеполитические связи. Для Вашингтона это создало острую необходимость укрепить свои позиции в стратегически важном и богатом ресурсами регионе, который, по словам президента Трампа, «предыдущие американские президенты полностью игнорировали». Подчеркивая новый уровень взаимодействия, госсекретарь США Марко Рубио объявил о своем намерении посетить все пять стран Центральной Азии в 2026 году в рамках более широких дипломатических усилий по укреплению связей.   Проведение саммита в Вашингтоне, а не в кулуарах Генеральной Ассамблеи ООН, как в прошлом, стало важным политическим сигналом. Этот шаг, наряду с принятием Сенатом США резолюции, подтверждающей стратегическую важность данного формата, подчеркивает повышенный статус региона в приоритетах внешней политики США. В резолюции Сенат официально «подтверждает стратегическую важность платформы C5+1 в продвижении регионального суверенитета, стабильности и общих интересов безопасности с Соединенными Штатами». Как отметили эксперты в ходе дискуссий в Атлантическом совете, формат «C5+1», запущенный в 2015 году, превратился из символической платформы для диалога в механизм реализации конкретных, прагматичных проектов. Этому способствовала трансформация самой Центральной Азии, которая из региона, страдающего от противоречий, превратилась в более консолидированного и проактивного игрока со своей собственной повесткой дня.   Центральным элементом саммита стал масштабный пакет торговых и экономических соглашений. Основой этого пакета стало соглашение с Узбекистаном, в рамках которого президент Трамп объявил о планах Ташкента приобрести и инвестировать около 35 млрд долларов в ключевые секторы экономики США в течение следующих трех лет, причем в течение следующего десятилетия эта цифра, как ожидается, превысит 100 млрд долларов.   Основа для этих соглашений была заложена в ходе серии рабочих встреч узбекской делегации в Вашингтоне, которые привели к заключению соглашений, направленных на модернизацию промышленной инфраструктуры, внедрение ресурсоэффективных сельскохозяйственных технологий и укрепление сотрудничества в области кибербезопасности и искусственного интеллекта. Обсуждения с Джоном Йованович, главой Экспортно-импортного банка США (Eximbank), были сосредоточены на финансировании проектов в области энергетики и транспорта. Переговоры с Беном Блэком, генеральным директором Международной корпорации финансового развития США (DFC), были посвящены ускорению создания совместной инвестиционной платформы. На встрече с Шилпаном Амином, глобальным исполнительным директором General Motors International, обсуждалось долгосрочное сотрудничество в автомобильном секторе.   Казахстан, со своей стороны, подписал значительный пакет из 29 соглашений на общую сумму около 17 миллиардов долларов. Ключевые проекты включают сделку с John Deere на 2,5 миллиарда долларов по локализации производства сельскохозяйственной техники. В горнодобывающем секторе было заключено соглашение на 1,1 миллиарда долларов между Tau-Ken Samruk и Cove Capital о совместной разработке одного из крупнейших в мире неразработанных месторождений вольфрама.   В сфере высоких технологий Казахстан подписал меморандумы о взаимопонимании на сумму около 300 млн долларов с BETA Technologies и Joby Aero Inc. о развитии электрической авиации и услуг воздушного такси. В финансовой сфере Национальная инвестиционная корпорация Национального банка Казахстана заключила соглашения на сумму 1 млрд долларов с ведущими американскими фондами, включая Brookfield Asset Management и Cerberus Capital Management. Важным результатом стало объявление о первом промышленном инвестиционном проекте Казахстана в США: 1Thirty Holding подписала меморандум на сумму 130 млн долларов о строительстве химического комплекса.   Саммит также ознаменовался прорывами в авиации и связи. Были объявлены планы по продаже в общей сложности более 40 самолетов Boeing. Национальный перевозчик Air Astana подписал письмо о намерениях на 18 новых широкофюзеляжных самолетов Boeing 787-9 Dreamliner. Таджикская авиакомпания Somon Air планирует приобрести до 14 самолетов, а Uzbekistan Airways завершила заказ на 8 самолетов Dreamliner. В сфере цифровых коммуникаций знаковым событием стало объявление о партнерстве между Starlink Илона Маска и телекоммуникационной группой Veon. Это соглашение, крупнейшая сделка Starlink в сфере прямых поставок мобильных услуг, обеспечит обслуживание более 150 миллионов потенциальных клиентов, начиная с Beeline в Казахстане.   Однако анализ этих сделок показывает их сложный характер. Как отмечают некоторые экономисты, многие из объявленных соглашений, по сути, представляют собой отток капитала из Центральной Азии в США (посредством лизинга и кредитования для покупки самолетов, оборудования и локомотивов), и некоторые эксперты сравнивают этот подход с подходом стран Персидского залива. Единственной крупной прямой инвестицией в регион, по-видимому, является проект по добыче вольфрама в Казахстане. Эта структура отражает существующую модель внешнеэкономического обмена: экспорт сырья в обмен на импорт высокотехнологичной продукции.   Эта динамика демонстрирует транзакционный подход «око за око», характерный для администрации Трампа. Для Соединенных Штатов выгода очевидна и непосредственна: поддержка отечественных производителей и создание рабочих мест. Для стран Центральной Азии долгосрочная выгода зависит от менее определенных факторов, таких как успешная локализация производства и беспрепятственная передача технологического опыта. Более непосредственной победой, по-видимому, является возобновление содержательных дискуссий в Конгрессе США по поводу отмены поправки Джексона-Вэника, торгового ограничения времен холодной войны, которое, по общему мнению законодателей и экспертов, давно устарело, но по-прежнему является препятствием для полноценного экономического партнерства, которое могло бы обеспечить стабильность и предсказуемость для инвесторов.   Ключевым фактором решительного участия администрации Трампа является стратегическая конкуренция с Китаем, особенно в области доступа к важнейшим минералам. Вашингтон стремится диверсифицировать свои цепочки поставок, чтобы уменьшить зависимость от Пекина, который контролирует примерно 70% мировой добычи редкоземельных металлов и 90% их переработки, а его ограничения на поставки уже создали проблемы для некоторых секторов экономики США. На этом фоне Центральная Азия с ее богатыми запасами вольфрама, урана, сурьмы, меди и лития становится важным партнером для Соединенных Штатов. Эта тема была центральной на саммите, и даже президент Таджикистана Э. Рахмон подчеркнул готовность своей страны привлекать американские инвестиции для разработки редких и стратегических ресурсов. Однако страны региона настаивают на развитии полной производственной цепочки, от геологической разведки до готовой продукции, чтобы не оставаться простыми поставщиками сырья. Интересы Туркменистана были более узконаправленными и связаны с надеждой на получение поддержки США для давно запланированного трубопровода ТАПИ (Туркменистан-Афганистан-Пакистан-Индия). Хотя конкретных решений принято не было, саммит предоставил Ашгабату платформу для повторного акцентирования внимания на проекте в контексте глобальной энергетической безопасности и диверсификации маршрутов поставок в обход России.   Для стран Центральной Азии саммит стал важной возможностью продвинуть свою многовекторную внешнюю политику. Война в Украине послужила мощным катализатором для поиска регионом альтернативных экономических партнеров и торговых маршрутов. В этом контексте США рассматриваются как важный противовес не только влиянию России, но и влиянию Китая. Активная поддержка Вашингтоном Транскаспийского международного транспортного коридора («Средний коридор») полностью соответствует этим стремлениям. Кроме того, недавние соглашения о развитии «Зангезурского коридора» с участием США, который теперь называют «маршрутом Трампа», рассматриваются как узкое место, через которое США и их союзники открывают путь в Центральную Азию.   Несмотря на объявленные сделки, американское присутствие сталкивается с глубоко укоренившимся влиянием Китая в регионе. По мнению аналитиков, китайские инвестиции носят структурный и долгосрочный характер. Американский подход, особенно при президенте Трампе, выглядит более транзакционным. Исторически внимание США к региону было эпизодическим, что заставляло лидеров Центральной Азии с осторожностью относиться к долгосрочным перспективам. Настоящий вопрос заключается в том, готовы ли США инвестировать в создание полных цепочек создания добавленной стоимости в Центральной Азии, включая переработку сырья и гарантированные соглашения о сбыте, как это уже делает Китай. Ответ на этот вопрос определит, сможет ли Вашингтон бросить серьезный вызов Пекину в борьбе за долгосрочное влияние.   Помимо ресурсов и геополитики, значительное внимание было уделено человеческому капиталу и социальному развитию. Казахстанская делегация подписала пакет соглашений на сумму около 50 миллионов долларов в области образования и науки с ведущими американскими университетами и компаниями. Ключевым проектом станет создание нового Улытауского технического университета в Жезказгане при участии Колорадской горной школы. В финансовом секторе Национальный банк Казахстана и Visa подписали меморандум о сотрудничестве. В сфере здравоохранения Samruk-Kazyna и Ashmore Investment Advisors объявили о проекте стоимостью 150 миллионов долларов по созданию первой в Казахстане многопрофильной клиники западного бренда.   Помимо экономических соглашений, саммит ознаменовался важными дипломатическими событиями. Одним из них стало объявление о присоединении Казахстана к Авраамским соглашениям. Хотя этот шаг носит в основном символический характер, он является явным сигналом о готовности Астаны присоединиться к международным инициативам, возглавляемым Вашингтоном.   Однако этот шаг следует рассматривать и в более широком контексте усиления вовлеченности Израиля в дела региона. По данным израильских дипломатических источников, с 2023 года Израиль целенаправленно работает над углублением связей со странами Центральной Азии и Южного Кавказа. Эта стратегия преследует несколько целей: во-первых, создать противовес влиянию Ирана; во-вторых, сдержать региональные амбиции Турции; и, в-третьих, противодействовать распространению радикализма, особенно после попыток нападений на израильские объекты в регионе после вспышки насилия в Газе. Для США включение Казахстана в этот формат является дипломатическим прорывом, а для самого Казахстана — прагматичным шагом в рамках его многовекторной политики, укрепляющим связи с ключевым союзником США на Ближнем Востоке.   Саммит также продемонстрировал стремление региона к большей эффективности. Президент Ш. Мирзиёев выдвинул несколько инициатив, направленных на институционализацию формата C5+1, предложив создать постоянный секретариат, Координационный совет по инвестициям и торговле и Центральноазиатский инвестиционный партнерский фонд. Предложение провести следующий саммит в Самарканде также сигнализирует о желании Узбекистана играть более активную роль в формировании региональной повестки дня.   В заключение эксперты сходятся во мнении, что саммит «C5+1» в Вашингтоне стал не просто очередным этапом диалога, а качественным сдвигом в отношениях. Соединенные Штаты, обеспокоенные безопасностью своих промышленных цепочек поставок, нашли готовых партнеров в странах Центральной Азии. В свою очередь, страны региона, стремящиеся диверсифицировать свою экономику, видят в США источник необходимых инвестиций и технологий. Несмотря на этот прогресс, необходимо сохранять реалистичную перспективу: экономическое влияние Китая в регионе по-прежнему в разы превосходит влияние США, а Москва остается как основным гарантом безопасности для стран региона, так и главной потенциальной угрозой их стабильности. Географическая близость к России и Китаю обязывает центральноазиатские государства продолжать проводить осторожную внешнюю политику. Окончательный успех этого нового этапа сотрудничества с США будет зависеть не от громких заявлений, а от последовательной и успешной реализации подписанных соглашений.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В аналитической записке, написанной Азизой Мухаммедовой в соавторстве с Джалалом Уд-Дином Какаром и Зиль Э. Хумой, рассматривается давняя зависимость Пакистана от вооруженных прокси в Афганистане через призму «эффекта бумеранга» — идеи о том, что недальновидные стратегические решения в конечном итоге подрывают безопасность государства, которое их приняло. Исходя из географической и символической точки отсчета, которой является линия Дюранда, авторы прослеживают, как этот нерешенный пограничный спор, унаследованный от колониальной эпохи, в сочетании с поиском Пакистаном «стратегической глубины» в Афганистане привел к созданию такой обстановки в сфере безопасности, с которой Исламабад больше не может эффективно справляться. В документе нынешний всплеск трансграничной напряженности, ответных ударов и взаимных обвинений между Кабулом и Исламабадом рассматривается в контексте долгой истории войны с помощью посредников и неверных геополитических расчетов.   Авторы показывают, как раннее признание и постоянная поддержка Пакистаном Талибана, в том числе во время антисоветского джихада, а затем и в качестве «дружественного» режима в Кабуле, были продиктованы желанием противостоять влиянию Индии и обеспечить наличие послушного правительства по соседству. Однако со временем этот предполагаемый актив превратился в автономного игрока со своими собственными приоритетами. Отказ Талибана идти на компромисс по вопросу линии Дюранда, упорство афганского пуштунского национализма и диверсификация внешних связей Кабула с Китаем, Россией, Катаром и даже Индией постепенно подорвали влияние Пакистана. В кратком обзоре эта эволюция представлена как классический случай стратегического обратного эффекта: покровитель, который когда-то способствовал подъему своего союзника, теперь сталкивается с соседом, не желающим полностью удовлетворить его требования в области безопасности.   Центральным моментом анализа является появление Техрик-и-Талибан Пакистан (ТТП) как прямой угрозы внутренней безопасности Пакистана. Опираясь на Глобальный индекс терроризма, авторы отмечают 91-процентный всплеск активности ТТП с 2023 года, причем в 2024 году, после возвращения Талибана к власти, было зарегистрировано 482 нападения. Они утверждают, что безопасные убежища по другую сторону границы в сочетании с нежеланием Кабула решительно противостоять ТТП придали группировке смелости. В то же время Кабул обвиняет Исламабад в связях с ИГ-К, а Пакистан обвиняет Афганистан в использовании ТТП и БЛА в качестве прокси — взаимные обвинения усугубляют недоверие и подпитывают повторяющиеся столкновения вдоль линии Дюранда.   В заключение в докладе утверждается, что Пакистан сейчас платит полную цену за свою доктрину, основанную на использовании посредников. Вместо безопасного западного фланга Исламабад сталкивается с враждебным или, в лучшем случае, ненадежным соседом, нарастающим насилием со стороны боевиков в Хайбер-Пахтунхва и Белуджистане, а также растущим давлением на флагманские проекты, такие как Китайско-пакистанский экономический коридор. Необходимость переключить военное и политическое внимание на западную границу, в то время как Индия усиливает свое дипломатическое присутствие в Кабуле, еще больше усложняет стратегическое положение Пакистана. Авторы утверждают, что этот «эффект бумеранга» не только обнажает ограниченность войны с помощью посредников как долгосрочной стратегии, но и поднимает фундаментальные вопросы о гражданско-военном процессе принятия решений в Пакистане и о срочной необходимости перехода к более сотрудническим, основанным на правилах региональным механизмам безопасности.   Читайте в Eurasia Review   Джалал Уд-Дин Какар работает научным сотрудником в Центре исследований стратегии и политики безопасности и является докторантом по международным отношениям в Школе интегрированных социальных наук Университета Лахора. Зиль Э Хума – исследовательница Университета Мир Чакар Хан Ринд, Сиби, Белуджистан.   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.

В своей аналитической записке Наргиза Умарова утверждает, что возобновление санкций США в отношении иранского порта Чабахар и параллельное углубление торговых связей Индии с Россией и ЕАЭС меняют выбор Центральной Азии в отношении южных транспортных коридоров. Хотя Узбекистан рассматривал возможность строительства логистических объектов в Чабахаре, эти планы не были реализованы, что свидетельствует об осторожности Ташкента, поскольку порт вновь подпадает под санкции, а доходность проекта выглядит неопределенной для страны, на долю которой приходится лишь небольшая часть торговли между Индией и Центральной Азией. В то же время Чабахар остается центральным элементом МТКСЮ и цепочек поставок Индия-Иран-Россия, что стимулирует Азербайджан, Туркменистан и другие страны поддерживать этот маршрут.   На этом фоне Ташкент обращается к альтернативе: более быстрому и прямому сухопутному мосту в Южную Азию через трансафганский (Кабульский) коридор. С 2022 года Узбекистан продвигает мультимодальный маршрут Беларусь–Россия–Казахстан–Узбекистан–Афганистан–Пакистан, призванный сократить время доставки из Северной Евразии в Южную Азию до примерно 20 дней. Центральным элементом является железная дорога Термез–Наибабад–Майданшахр–Логар–Харлачи, подкрепленная межправительственным соглашением от 17 июля о проведении технико-экономического обоснования с Афганистаном и Пакистаном. По предварительным оценкам, объем грузоперевозок может достичь 22 млн тонн к 2030 году и 34 млн тонн к 2040 году, причем большая часть грузов будет транзитом направляться на более крупные рынки, в том числе в Индию.   Умарова подчеркивает, что выбор коридора является не только логистическим, но и стратегическим. Расширение маршрутов Лазуритового коридора и МТКСЮ может перенаправить потоки Южная Азия–Европа в сторону побережья Каспийского моря (Туркменистан–Азербайджан), ослабив роль Узбекистана как трансъевразийского хаба. Напротив, функционирующий Кабульский коридор закрепит Ташкент на кратчайшей оси Евразия–Южная Азия, уменьшит зависимость от иранской инфраструктуры и будет соответствовать интересам Индии в диверсификации наземного доступа — при условии, что политические риски в Афганистане будут под контролем.   В заключение в кратком обзоре даны прагматичные рекомендации: действовать первыми и быстро в отношении коридора Кабул при широкой поддержке со стороны Центральной Азии; вести дипломатические переговоры с Дели для обеспечения поддержки и грузов; стремиться к созданию «единого транспортного пространства» в рамках ШОС для интеграции стандартов, графиков и финансирования. Параллельно с этим следует сохранить возможность хеджирования в Чабахаре для обеспечения гибкости, но рассматривать ее как дополнение к основной трансафганской стратегии, которая максимально увеличивает транспортную доступность, устойчивость и доходы от транзита Узбекистана.   Читайте на Jamestown Foundation   * Институт перспективных международных исследований (ИПМИ) не принимает институциональной позиции по каким-либо вопросам; представленные здесь мнения принадлежат автору, или авторам, и не обязательно отражают точку зрения ИПМИ.